Из породы неповторимых  Не возражая против приписываемого Сталину утверждения, что нет незаменимых людей, согласен с теми, кто справедливо считает — есть неповторимые. К породе таких отношу ушедшего недавно из жизни Анатолия Владимировича Туринцева, поддержавшего меня, начинающего издателя и редактора «не раскрученного» журнала, своей неповторимой спортивной прозой. Начав свой путь в журналистике в 1950‑е годы, он был настолько востребован печатными СМИ и телевидением, где так много и талантливо творил, что поначалу было неловко подходить к нему с «предложением о сотрудничестве». Решился на дерзость лишь после того, как «родил» подходящую для его будущих возможных публикаций рубрику — «Однажды прошлым веком…». К неописуемой радости, от предложения Анатолий Владимирович не отмахнулся. Сделав комплимент моей «придумке» и поразмышляв вслух о содержательном наполнении предложенного проекта, он обещал подумать. Ожидание оказалось недолгим. Встретившись по договорённости в холле областной Думы, он вручил мне с дюжину исписанных мелким каллиграфическим почерком страниц — «многовато получилось, если сократишь, не обижусь». Увлекшись по дороге домой чтением захватывающего повествования о прошлом тюменского баскетбола, к которому сам автор был непосредственно причастен, я проехал на «своём» автобусе пару «лишних» остановок. Конечно же, мне и в голову не пришло сокращать такое (?!). Первый материал дебютной рубрики был опубликован (с продолжением) в двух номерах «Спорт-Региона». Его последующие, не требующие редакторской правки, очерки передавались тоже в рукописном виде. Ирина Анатольевна, дочь Туринцева, во время нашей с ней встречи вспоминала: «Свои журналистские материалы отец писал только авторучкой, ни печатную машинку, ни компьютер не признавал — «вручную пишется осмысленно». За работу брался обычно с раннего утра (вставал часов в пять) — «голова свежая, пишется хорошо». В память о неповторимом мастере «спортивной прозы», предлагаю вниманию наших читателей один из самых проникновенных его очерков, опубликованный в нашем журнале восемь лет назад.

Сопливый люд клубился на катке

…А ещё были Попик, Белочка, Колчак, Скоросер, Мышонок, Туринец… Да мало ли кличек послевоенной центровой голытьбы аукались, перекатывались от Солдатского лога до Туры, от пустыря к пустырю, от лужайки к лужайке. Когда из большого красного дома съехал эвакуационный госпиталь, а из бело-голубого наискосок — мумия вождя мирового пролетариата, густо разделяющий их липами, черёмухой и яблонями садик стал светел и общедоступен, а для нас, окрестной пацанвы, — ещё и крайне притягателен. Тут, собственно, всё и начиналось. На задах, ближе к реке, рядом с Валькиным жилищем, в котором он обитал вместе с матерью-санитаркой и младшей сестрой (отец, вернувшись с фронта, простудился в рейсе и умер в одночасье), имелась довольно просторная площадка. Чтобы чем-то полезным занять ребятишек околотка, взрослые доброхоты уже в начале декабря заливали для них лёд, и на этом подобии катка сопливый люд клубился с утра до вечера. Коньки — «снегурки» и «дутыши» — прикручивались к валенкам шпагатом, а для верности крепились короткими палочками. В руках у бойцов клюшки с загнутым крюком — самодельные, как и шарик-мячик. Зубимся, не скидывая одежонки, пар валит, шапки лезут на глаза, дыхание спёрто… Вероломно подкравшись с тыла, пытаюсь смахнуть мячик с крюка у Рычи. Он досадливо, не видя, реагирует клюшкой прямо мне в глаз, благо не вышиб.

— Но я ведь не нарочно, правда? — извиняюще спрашивает он спустя какие-то шестьдесят три года.

— Да я зла не держу, — успокаиваю его, ощущая при этом буквально личную причастность к спортивной судьбе Валентина Григорьевича Рачёва.

Стартовав на нашем диком стадиончике, преодолев множество крутых, порою опасных поворотов, она в принципе сложилась удачно, даже, можно сказать, звёздно. Наш выдвиженец стал первым в Тюменской области (и единственным в её истории) мастером спорта СССР по русскому хоккею. Выученик нашего легендарного «Динамо», достойно представлял его школу на всесоюзном уровне. 

Территория нашего детства

Местом встречи с Рычей я выбрал одну из безраздельно принадлежавших нашему детству территорий, где улица Тургенева впадает в Республику.

Когда наша льдина в садике истончалась, мы, как «папанинцы», перебирались на другое место, по соседству. Это был деревянный настил танцевальной веранды, пустующей после отъезда раненых. Здесь в слякотное межсезонье мы достаточно комфортно, сухими ногами переходили от хоккея к футболу, другой неотвязной забаве, меняли юркий шарик на кожаный надувной пузырь.

А далее, если не выключать воображение, тут же явится сжимаемый прямоугольником акаций зелёный пятачок с примыкающей к нему фундаментально несокрушимой трансформаторной будкой. Она устояла даже после могучих ударов Валька, который приспособил её в качестве тренажёра для отработки сложного технического приёма (впоследствии исчезла по другой причине). Так вот. Мы бесперспективной мелюзгой обхаживаем футбольный мяч, как все, по старинке: «щёчкой» или «пыром» (то есть, носком), а он, видите ли, «подъёмом», как никто. Тренируется до изнеможения, до патента на авторство, потому как он — будущий профессионал.

Помимо мощного и точного удара, Валентин Рачёв оснастил себя до максимального правдоподобия ложным замахом, резкой остановкой со сменой ритма и движения и другими штучками. Благодаря им, а также упорству, происходящему от раннего осознания цели жизни, видения себя только в спорте и нигде более, не затерялся ни в блестящей футбольной компании, которую вёл за собой непревзойдённый Василий Богданов («Карась»), ни в вершинной хоккейной бригаде рядом с фронтовиками Петром Трушковым, Борисом Елькиным, Николаем Клевцовым, с друзьями-товарищами Петром Пелевиным, Владиславом Мальцевым, Николаем Бузолиным, явно недооценёнными профессорами русского хоккея, это уж точно.

С нашего наблюдательного пункта на скамеечке рядом с памятником не вернувшимся с войны десятиклассникам хорошо виден отреставрированный напоказ особняк с деревянными кружевами. Взгляд в прошлое проявляет в нём прежние, неброские, милые сердцу, вкоренившиеся в сознание черты и запахи, образ человека, которому благодарны сотни моих сверстников. Вот кому бы быть почётным гражданином Тюмени! Николай Иванович Белоусов привечает нас в тесной каморке среди полок, набитых формой, мячами, сетками, бутсами и прочим спортивным инвентарём, отрываясь от служебных счёт-костяшек бухгалтера. Как и его соратники, он в мирное время вновь играет и судит соревнования, однако истинное призвание обрёл в работе с детьми улицы. Он — собиратель и перевоспитатель послевоенной беспризорщины, безотцовщины, полушпаны, отребья из подворотен и подвалов. Он даёт им в руки футбольный мяч, сколачивает воедино и ведёт на залитую солнцем спортивную арену, где их ждёт совсем иная жизнь. 

Путь в «Спартак» никому не заказан

В то трудное, переломное время эта миссия была важной и необходимой. Спорт и его лучшие люди — кто талантом организатора, кто примером кумира — были своеобразной армией спасения нашего детства. Спасли и Вальку Рычу, вырвали у барыг и жуликов, обосновавшихся на шумном и грязном базаре. Смышлёного малыгу тут быстро приспособили «толкать котлы» (что есть — всучивать доверчивым колхозникам часы без механизма), держать доску у шулеров, раздевающих жадную публику в «три листика»…

Николай Иванович играл в благородную игру, и козыри у него были совсем другие, честные. Рычу он заявил за юношеский состав, а затем подключил и к взрослому «Спартаку». Пошёл Валентин и пошёл этой дорогой. Возмужав, заматерев, перешёл в «Динамо». В органы, как тогда говорили. Вступил в комсомол. О прежнем вспоминал, лишь когда слышал, как кричали ему с трибун бывшие кореша:

— Валька, сука, ментам продался!

Что ни говори, конец сороковых и пятидесятые годы прошлого столетия являли собой время пёстрое, колоритное — бедное и богатое, радостное и печальное, серьёзное и весёлое. Тюмень была скромным уездным городишком с массой разрушенных церквей, скрипучими тротуарами, не в меру пыльным и сказочно зелёным. Жителей негусто. Каждый знает друг друга, и кто чем занимается. Володя Грузин в тюбетейке торгует пивом, не доливает, собака. Яша в парикмахерской наискосок от «Темпа» стрижёт головы и поливает их «Тройным» одеколоном. Отец и сын Мартыненко стучат на барабане в военном оркестре. Гриша с грустными глазами, брат немого портного, выписывает контрамарки в театр… А Карга, Малышка, Спартак, Минус и примыкающие к ним Миня с Гриней — те, все знают, настоящие воры. Обосновались они в угрюмом, словно из фильма Алексея Германа, двухэтажном угловом строении на улице Орловской, откуда рукой подать до штаб-квартиры Николая Ивановича Белоусова. Поскольку все перечисленные выше персонажи, помимо основной профессии, ещё замечательно играли в футбол, путь в «Спартак» им был не заказан, как и лётчикам гражданской авиации, кооператорам, обкомовским работникам и прочему охочему до футбола люду. Такая демократия и толерантность имели место быть. И надо было видеть всю гамму скорби и обиды на лице Николая Ивановича, когда к кромке футбольного поля подъезжал «воронок» и указующий милицейский перст извлекал кого-либо из орловских орлов для очередной отсидки. Отбыв срок, они снова возвращались в «Спартак». 

Над всем господствовал хоккей

В футболе у Валентина Рачёва получалось совсем недурно, но настал момент выбора, и он предпочёл русский (или с мячом) хоккей. Его можно было понять: популярность у этого вида спорта до наступления беспощадной эры шайбы была сумасшедшей во всей стране и на её окраинах. Множеством команд отличался и чемпионат Тюмени — их имели все крупные заводы, железная дорога, судоверфь, армия и милиция. Каждое новое поколение, вступающее на лёд, имело перед собой пример для подражания. Был такой Валя Шкалик, неудержимый на своём левом краю. Вровень с ним сверкал Дрюня, или Андрей Бронников, фигура почти мифическая, одинаково одарён был и в баскетболе, и в гимнастике, и в хоккее, конечно.

По существу, единственный на весь город стадион зимой был загружен по самую макушку тренировками и соревнованиями скороходов, занятиями юных спортсменов, сдачей норм ГТО, массовым катанием. Но над всем этим господствовало первенство по хоккею. Игры проходили в дневное время по выходным. Поле оторачивали низкими бортиками, ставили по краям ворота с сеткой, периметр занимала плотная толпа болельщиков. Выезжали команды-соперники, громко встречали друг друга слоганом «физкульт-привет!», и — пошла заруба! Двуцветная неистовая лава хрипло несётся от одних ворот к другим. Из-под коньков брызжет обжигающая ледовая пыль. Стучат клюшки, сшибаются тела, трещат штанги, свистит судья, охают зрители. Игроки возбуждены. Щёки в румянце, брови в куржаке, от спины, как от печки, пар валит. Внешне — хаос, броуновское движение, однако всё упорядочено, регламентировано: и протяжённость поединка, и число его участников, и правила поведения. Вне и над уложениями — что делает удачную игру незабываемой — полёт фантазии, сверкание таланта, слитность ансамбля, благородство поступков, весёлый кураж… Здесь полная схожесть с джазом: исполняется одна тема, но каждый инструмент, когда наступает момент его соло, вносит в мелодию оркестра свою краску, свой яркий штрих. В хоккее это мог быть реактивный проход с мячом через всё поле с обыгрышем полкоманды соперника, или коварный удар «хлюпом» из-под коньков, или финт навороченный… Много чем можно было заявить о себе.

Десять лет в элите

Тюменский спорт той поры довольствовался своей провинциальностью, был домоседом, скромным и некичливым, выезжал редко куда и показывал результаты отнюдь не выдающиеся. На этом безрадостном фоне резко выделялся лидер пятидесятых годов хоккейное «Динамо». Когда они красиво выиграли зональную пульку в Кургане, селекционеры положили глаз на молодых Петра Пелевина, Владислава Мальцева, Николая Бузолина. Валентин Рачёв в поле зрения купцов не попал, но настырно и нахально поехал вместе с приглашёнными. Знаменитый русский литератор ещё не придумал свою формулу «Спорт — шанс провинциала», но Валёк нутром чувствовал: сейчас или никогда. Тоскуя по дому, тройка мушкетёров уехала, а он остался. И не мытьём, так катаньем (почти — катанием, по-хоккейному) добился своего. В составе команды Первоуральска поднялся от заводского коллектива физкультуры до чемпиона России, до четвёртого места в первенстве страны, где русский хоккей был своеобразной религией, помешательством тысяч клубов! Самая густая концентрация этой игры наблюдалась в Свердловской области. Местный СКА громил всех подряд в стране, но «Уральский трубник» Валентина Рачёва достойно с ним бодался.

В элите российских хоккеистов он пробыл почти десять лет. В Первоуральске его помнят и чтят: портрет Рачёва висит в галерее славы во дворце спорта; каждый раз, когда он наезжает сюда, журналисты непременно берут у него интервью — печатают в городской газете, передают по телевидению. После завершения карьеры игрока коньки на гвоздь не повесил: едва ли не столько же обслуживал высшую лигу в качестве арбитра, стал судьёй всесоюзной категории. И презент мне следует специфический, как отпечаток этой ипостаси. Оглянувшись по сторонам, благополучный немецкий пенсионер залихватски, с мальчишеским восторгом извлекает из свистка призывный сигнал. Увы, никто из наших кумиров, никто из наших друзей-товарищей на него уже не откликнется.

Не сговариваясь, на прощание смотрим на часы. У Рычи они показывают среднеевропейское время, у меня — местное, тюменское. Но для нас обоих, знаем, стрелки замерли на циферблате нашего детства.